Неюбилейные заметки умного дурака о своём отце
Давид Самойлович Самойлов (его настоящая фамилия Кауфман) родился 1 июня 1920 года в Москве.
В этом году исполнилось 20 лет со дня смерти Самойлова и 90 лет со дня его рождения. Поэт не любил официальных торжеств, его стихией было дружеское застолье. Всю жизнь он творил блистательный образ одновременно мыслителя и гусара по прозвищу Дезик.
Для Давида Самойлова этот год юбилейный. Две круглые даты. 23 февраля исполнилось 20 лет со дня его смерти.
Символично, что Самойлов, которого война, по собственному признанию, сформировала и как личность, и как поэта, умер в воинский праздник.
Того же числа несколькими годами раньше умер лучший друг Самойлова поэт Борис Слуцкий, тоже бывший воин.
Самойлов вёл вечер Пастернака, которого в юности боготворил, потом на некоторое время в нём усомнился, что переживал едва ль не как предательство; вышел за кулисы и тут его сердце остановилось.
Так сплелись главные лейтмотивы жизни Самойлова. Одна из его любимых теорий — поэт всегда умирает своевременно. По крайней мере, для него лично она оказалась верной.
Но хватит о смерти, коль сегодня бодрая дата — день рождения. 1 июня 2010 года Самойлову исполнилось бы 90 лет. По совпадению, в этот раз дурашливому, именно с 1 июня какого-то года Горбачёв ввёл ограничение на торговлю алкоголем.
Дату я запомнил вот почему: когда Самойлов накануне этого события выступал в ЦДЛ, он получил шутливую записку: «Правда ли, что ваш приезд в Москву (из Пярну, где он жил последние годы. — А.Д.) связан с введением сухого закона?»
«Именно, — последовал мгновенный ответ. — Приехал хлопотать, чтоб его перенесли с 1-го на 2-е». Зал грохнул: была известна любовь Самойлова к дружеским застольям.
Невозможно представить Самойлова 90-летним, как и юбилейные торжества по этому поводу. Надо сказать, что он терпеть не мог юбилеи; у нас это, наверно, семейное.
На чужих томился, свои же справлял скромно, в узком кругу, без долгих тостов и славословия. Он и вообще не выносил официоза. (Потому и сознательна неюбилейность этих заметок).
Стихией Самойлова были именно дружеские пиры, позволявшие щедро проявиться его остроумию и артистизму. Они бывали исполнены карнавального духа. Беседа иногда взмывала до высокой патетики, вдруг перебиваясь хлёсткой, иногда и солёной, шуткой или стихотворным экспромтом.
Почти все знакомые Самойлова его считали человеком весёлым и беззаботным. С юных лет он весьма артистично творил блистательный моцартианский образ одновременно гусара и мудреца (тут, конечно, и пушкинская модель существования поэта).
Приятельское обращение «Дезик» служило наименованием этого совершенного жизненного образа, разве что к старости потускневшего и утратившего цельность.
Трудно сказать, откуда пошло прозвище. «Daisy», вообще-то, по-английски «маргаритка». Есть версия, что образованная подруга его матери, впервые увидев младенца, воскликнула: «Да это же просто daisy!» (имела в виду «цветочек»).
«С малолетства я был прозван Дезиком, а поскольку с таким именем не бывает генералов, президентов и великих путешественников, а бывают только скрипачи, вундеркинды и поэты, я избрал последнее, как не требующее больших знаний, — писал Самойлов в своей шуточной автобиографии из книги «В кругу себя». — В войну меня продолжали называть Дезиком, и это помешало мне сделать военную карьеру. Я вынужден был остаться поэтом».
Разумеется, личность Самойлова во всём объёме была куда сложней и многогранней. Его опубликованные посмертно дневники озадачили даже людей, хорошо его знавших.
Если честно, то и я не представлял всего драматизма внутренней жизни своего отца. Те же, кому не довелось быть знакомым с автором, могли б решить, что он человек угрюмый и желчный.
«Дневники надо читать с поправкой на дурное настроение» , — оговаривал Самойлов. Без этой поправки может возникнуть превратное представление об отношении Самойлова ко многим писателям — и современникам, и классикам.
Тогда как люди, к которым Самойлов, я знаю, относился прохладно, даже критично, вдруг удостоены в дневнике чуть ни восторженных отзывов. Получился некий перевёртыш.
Как ни странно, в этих часто и впрямь раздражённых записях одно из постоянных определений «милый(ая)»: та «милая», этот «милый»… Милы автору, как правило, те, с кем у него не было серьёзных отношений.
К самым же близкими по родству или по духу Самойлов бывал придирчив, может быть, именно потому, что предъявлял к ним наивысшие требования.
Какой же из Самойловых подлинный — радостный Дезик или хмурый субъект его дневников?
Должно быть, оба в равной мере. Дезик, разумеется, не маска, а его светлое, творческое начало. Однако присутствовало в его натуре нечто ещё более сокровенное, возможно, не постигнутое даже им самим, что он не захотел или не сумел доверить дневнику.
Самойлов при всей, казалось бы, простоте, внятности его стихов и жизненного обихода был человеком загадочным. Но это особая тема. Сегодня мне вспоминается именно светлая, праздничная сторона личности моего отца.
И тут уж как не помянуть едва ль не главную тему жизни Дезика? Это женщины. Он любил женщин, и они любили его. Он ценил свои донжуанские подвиги.
Подчас не был чужд и барковианы в своих стишках, сочинённых для дружеского круга, подчёркивая комические моменты плотского проявления чувства, но притом без пошлости.
Вот как я об этом написал когда-то: «В дневнике [Самойлова] мелькают одно за другим женские имена, и каждая лишь стимул страсти, которая всегда всерьёз. Сколь ни был бы краток её порыв, он никогда не был мимолётным. Его влюблённость в Женщину была настойчива, увлечения отдельными — неупорны».
Что подтверждает уже поминавшаяся автобиография: «Первой моей любовью была Наташа, Роза и Анечка. Второй — другая Наташа, Наташа-третья и Рита. Третьей — Ира, Муся, Наташа-четвёртая и ещё, кажется, Таня Циколовская, отличавшаяся особым очарованием».
И комментарий составителя книги, его друга Юрия Абызова: «В биографии Д. Самойлова немалую роль играли высшие чины русской армии, о чём он часто умалчивал, видимо, из скромности. А между тем он любил дочерей шести генералов, двух маршалов и одного генералиссимуса».
Не знаю, как насчёт маршалов и генералов, а его отношения с дочкой одного советского генералиссимуса уже не секрет: о них успели разболтать торопливые мемуаристы. В доказательство храню пачку писем, которую опубликую не раньше, чем к двухсотлетнему юбилею Самойлова.
И всё-таки две женщины занимали в его жизни особое место. Он говорил: «Я был женат два раза и оба удачно».
Лет за пять до смерти отец мне признался: «Больше всего в жизни я любил женщин. Теперь их не будет и жизнь бессмысленна». Его последние годы вовсе не были бессмысленными: он пережил целую историческую эпоху, написал немало стихов. Но это уже было существованьем серьёзным и суровым. Можно сказать, что Дезик умер за несколько лет до кончины Давида Самойлова, оттуда и его печаль.
Последними же словами моего отца, когда он усилиями врача на миг вернулся из смерти, были: «Всё хорошо, всё в порядке». Словно б оставил утешенье родным и друзьям. Верней, они оба — и Давид Самойлов, и Дезик...
Вот думаю, как бы отец отнёсся к этим моим кратким заметкам? Скорей всего, одобрил бы их неюбилейность. Да и вообще, образ умного дурака, надеюсь, был бы отцу симпатичен.
Он ценил бурлеск, к тому ж и ему самому куда легче было понять сложное, чем элементарнейшее. Бывало, он, при своём прозорливом уме, гордо делился со мной и своими друзьями какой-то с трудом им постигнутой простейшей истиной. Так что в этом образе есть нечто и генетическое.
Что ж, вполне фольклорная ситуация. У Самойлова три сына. Из трёх сыновей обязательно один дурак. А что притом умный, так значит в папу.
***
Сначала только пальцем
Покатывало гальку
И плотно, словно панцирь,
Полнеба облегало,
Потом луна в барашках
Сверкала белым кварцем.
Потом пошло качаться.
И наконец взыграло.
Когда взыграло море,
Душа возликовала,
Душа возликовала
И неба захотела.
И захотела ветра,
И грома, и обвала.
А чем она владела —
Того ей было мало!...
***
Чет или нечет?
Вьюга ночная.
Музыка лечит.
Шуберт. Восьмая.
Правда ль, нелепый
Маленький Шуберт,—
Музыка — лекарь?
Музыка губит.
Снежная скатерть.
Мука без края.
Музыка насмерть.
Вьюга ночная.
***
Так бы длинно думать,
Как гуси летят.
Так бы длинно верить,
Как листья шелестят.
Так бы длинно любить,
Как реки текут...
Руки так заломить,
Как рябиновый куст.
***
Стройный мост из железа ажурного,
Застекленный осколками неба лазурного.
Попробуй вынь его
Из неба синего -
Станет голо и пусто.
Это и есть искусство.
***
Неужели всю жизнь надо маяться!
А потом
от тебя
останется -
Не горшок, не гудок, не подкова,-
Может, слово, может, полслова -
Что-то вроде сухого листочка,
Тень взлетевшего с крыши стрижа
И каких-нибудь полглоточка
Эликсира,
который - душа.
No comments:
Post a Comment