Mэтр российского театра.

«Театр – для того, чтобы поднимать сильные стороны человека или протестовать против слабостей, ничтожеств, но все должно быть на уровне художественности, эстетики, разума»

Спонтанный Толстой

Утро выдалось обалденным. Чашка кофе на улице, когда можно откинуться и наслаждаться ароматом свежего воздуха, тишиной и ничем еще не потревоженной душой...
Потянулась к стихам, как-то совершенно спонтанно...

Одно из самых лучших, на мой взгляд, стихотворений о первой любви, А. Толстой:

Ты клонишь лик, о нем упоминая,
И до чела твоя восходит кровь -
Не верь себе! Сама того не зная,
Ты любишь в нем лишь первую любовь;

Ты не его в нем видишь совершенства,
И не собой привлечь тебя он мог -
Лишь тайных дум, мучений и блаженства
Он для тебя отысканный предлог;

То лишь обман неопытного взора,
То жизни луч из сердца ярко бьет
И золотит, лаская без разбора,
Все, что к нему случайно подойдет.

***

И еще немного из его стихотворений, созвучных мне:

Порой, среди забот и жизненного шума,
Внезапно набежит мучительная дума
И гонит образ твой из горестной души.
Но только лишь один останусь я в тиши
И суетного дня минует гул тревожный,
Смиряется во мне волненье жизни ложной,
Душа, как озеро, прозрачна и сквозна,
И взор я погрузить в нее могу до дна;
Спокойной мыслию, ничем не возмутимой,
Твой отражаю лик желанный и любимый
И ясно вижу глубь, где, как блестящий клад,
Любви моей к тебе сокровища лежат.

***

Мне в душу, полную ничтожной суеты,
Как бурный вихорь, страсть ворвалася нежданно,
С налета смяла в ней нарядные цветы
И разметала сад, тщеславием убранный.

Условий мелкий сор крутящимся столбом
Из мысли унесла живительная сила
И током теплых слез, как благостным дождем,
Опустошенную мне душу оросила.

И над обломками безмолвен я стою,
И, трепетом еще неведомым обьятый,
Воскреснувшего дня пью свежую струю
И грома дальнего внимаю перекаты...

***

Замолкнул гром, шуметь гроза устала,
Светлеют небеса,
Меж черных туч приветно засияла
Лазури полоса;

Еще дрожат цветы, полны водою
И пылью золотой, —
О, не топчи их с новою враждою
Презрительной пятой!

***

Не верь мне, друг, когда, в избытке горя
Я говорю, что разлюбил тебя,
В отлива час не верь измене моря,
Оно к земле воротится, любя.

Уж я тоскую, прежней страсти полный,
Мою свободу вновь тебе отдам,
И уж бегут с обратным шумом волны
Издалека к любимым берегам!

***

Вырастает дума, словно дерево,
Вроет в сердце корни глубокие,
По поднебесью ветвями раскинется,
Задрожит, зашумит тучей листиев.
Сердце знает ту думу крепкую,
Что оно взрастило, взлелеяло,
Разум сможет ту думу окинути.
Сможет слово ту думу высказать.
А какая то другая думушка,
Что ни высказать, ни вымерить,
Ни обнять умом, ни окинути?
Промелькнет она без образа,
Вспыхнет дальнею зарницею,
Озарит на миг душу темную,
Много вспомнится забытого,
Много смутного, непонятного
В миг тот ясно сердцу скажется;
И рванешься за ней, погонишься —
Только очи ее и видели,
Только сердце ее и чуяло!
Не поймать на лету ветра буйного,
Тень от облака летучего
Не прибить гвоздем ко сырой земле!

Летнее солнцестояние...

Вот уже несколько дней после изнурительных потопных дождей и свирепствующих ветров установилась просто потрясающе хрустяще-чистая и светлая, офигенная летняя погода. Думаю, что это ненадолго, но вот сегодня вечером впервые заметила - насколько потрясающий закат и что, оказывается, около 9-ти вечера - все еще светло, почти как днем... На душе тоже автоматически посветлело, все-таки жутко давит на мозги серое, затянутое бесконечным "слёзным" потоком, небо...
Пуму домой не дозовешься, является под утро с очередным каким-то трофеем - то мышью, то кротиком, то небольшой птичкой...
Зацвела акация, которая сразу же напоминает утопающую в ароматном белом Пушкинскую в Одессе, в конце мая...

"Animal Kingdom" by David Michôd

Где-то, когда-то читала, что хорошие фильмы нужно смотреть с утра - на свежую, ничем не забитую еще голову... Но ведь толком не знаешь, чего ожидать... Да и когда утром? В те быстротечные утренние выходные мечтается только об одном - выспаться. Получилось так, что посмотрела этот фильм "на сон грядующй", как оказалось - очень-очень опрометчиво... Хорошенькая встрясочка такая получилась - настолько реально все, когда сжимается все внутри от страха за хрупкость жизни таких очень разных-разных персонажей. Этот стах перемешан с пониманием и болью: любящие родные люди и прямо, и косвенно убивающие друг друга...
Австралийский английский еще сложнее бритиш, опять же - слэнги и прочие речевые обороты - шиш поймешь, дословно ли нужно воспринимать это, или с долей иронии и цинизма. Но фильм сделан так, что постепенно привыкаешь и втягиваешься, т.к. очень много пауз, совершенно потрясающий какой-то музыкальный тон, не поддающийся определнию, эмоциональные молчаливые сцены, посильнее и красноречивее любых диалогов - в общем, весь фильм натянут как стрела, когда от очередного свершившегося все больше немеют пальцы и холодеет на душе.
Эффект домино - когда одна смерть непременно и неумолимо влечет за собой другую и хочется кричать - люди, остановитесь, одумайтесь, что вы делаете?????
Но много ли нужно, когда к основе мгновенного чувства мести подмешиваются героин и паранойя?
Даже не знаю, кого хотелось бы отметить особенно - все играли потрясающе, но выделю, все-таки, троих: одного из братьев семьи Cody - Andrew, the "Pope", из-за которого, по сути и посыпалось это самое "домино", его мать - Janine и новоиспеченный член семьи - Josh-"J", 17-летний племянник и внук с которым многие годы никто не общался. Так получилось, что Джэю приходится обратиться к бабушке после смерти своей матери, которая, в свое время, решила оборвать все связи с преступной семьей, дабы уберечь сына от пагубного влияния клана. А сама, по иронии, умирает от передозировки героина.
Так что у Джэя появляется, наконец, шанс узнать и свою баушку, и хорошо известных в преступном мире дядюшек...
Только вот не отмерено было ему времени для знакомства, т.к. после смерти одного из братьев Cody начинается кровавая вендетта и хочешь ты того, или нет - ты становишься частью происходящего.
С одной стороны у подростка - первая девушка из вполне нормальной семьи и умеющий говорить по душам, распологающий и логичный полицейский Leckie (Guy Pearce), с другой - искренне любящая бабушка и желание ощущения причастности к тому, что могло бы стать тебе настоящей семьей, всего того, от чего ты был оторван и никогда не имел... Джэй потрясающе молчалив и пока он мечется в своем выборе, события продолжают разворачиваться и снежный ком предстоящей лавины - наростать...



Очень важной и чрезвычайной символичной является сцена, когда Leckie рассказывает Джошу историю огромных деревьев и мелких насекомых. Не обязательно все сильное выживает, выживают также слабые за счет того, что их охраняют сильные и опять же - всему свое время и свои причины: сильные перестают быть сильными и меняются ролями со слабыми. Каждый проходит свой собственный путь становления, у Джоша - он только-только начинается и у него есть шанс разобраться, где кроется настоящее предательство - в том, что он разговаривает с полицией, или в том, что именно изначально привело его к этому разговору, по чьей воле, он, собственно, оказывается в этой ситуации?
Потрясла меня бессловесная сцена Джоша в туалете его девушки. Думается мне, что именно в этот момент отчаянного ужасного осознания происшедшего, он все для себя решил.
Финал, для меня лично, оказался ошеломляющим, не предсказуемым.
И опять же двойственное ощущение: "с волками жить - по волчьи выть", действовать по тем же законам и теми же методами, или же это - решительная мера пресечения, единственный выход из положения? Хочется надеяться, что второе...
Давно не видела такого хорошего, сильного фильма.

“Человек-амфибия” и “Дубровский”. Современное прочтение

Фильм 1961 года “Человек-амфибия”, поставленный Владимиром Чеботаревым и Геннадием Казанским по одноименному научно-фантастическому роману Александра Беляева, стал лидером проката, заняв в 1962 году первое место по количеству зрителей. Цифра эта составила 65,5 миллиона. Главные роли сыграли Владимир Коренев и Анастасия Вертинская. Снимался он на “Ленфильме” и Ялтинской киностудии, в Крыму и в Баку. Не так давно вышел четырехсерийный “Человек-амфибия” в постановке Александра Атанесяна, который снимался на Кубе. Всенародной любовью он уже не пользовался, как, впрочем, и сам роман, который стал давно уже необязательным чтением для подрастающего поколения, в отличие от прежних времен. Теперь за очередную его экранизацию взялся Юрий Мороз. В последнее время он работает как режиссер и продюсер, в основном над телевизионными многосерийными проектами, кстати, экранизациями – “Каменская” по Александре Марининой, “Пелагия и белый бульдог” по роману Бориса Акунина и “Братья Карамазовы” по Достоевскому. Его последний по времени полнометражный игровой фильм “Точка” относится к 2006 году. В том же году им была создана независимая кино- и телекомпания “Морозфильм”. В настоящее время в ее производстве находятся документальный фильм “Русская Америка”, “Форт Росс” и “Человек-амфибия”. Сегодня все чаще действие классических произведений переносится в наши дни или в некое абстрактное измерение, где смешаны эпохи. Над сценарием работает Алена Алова, чья последняя по времени реализованная работа – “Свадьба по обмену” с Федором Бондарчуком, Екатериной Вилковой и Максимом Матвеевым в главных ролях. Каким уж был изначально сценарий, трудно сказать, но то, что получилось, вызвало не самые оптимистичные отклики в прессе и у культурного зрителя. Работает над проектом оператор Сергей Мачильский. Предполагается, что картина будет сделана на русском и английском языках. Ее бюджет составит пять миллионов долларов. Адаптированный сюжет романа уложат в 110 минут.

Роль Ихтиандра, “морского дьявола” и человека с акульими жабрами, исполнит Максим Матвеев.



На фото он запечатлен в кружевах роскошных татуировок, которые подобно водорослям овивают его тело. Воспитывает его не хирург Сальватор, сделавший в свое время пересадку жабр, чтобы спасти мальчика от гибели, а Доктор Соломин. В роли прекрасной Гуттиэре мы увидим Елизавету Боярскую. Все будет, как обычно. Гуттиэре полюбит Ихтиандра, он спасет ее в пучине вод, но отец девушки намерен выдать ее за более перспективного человека. Гуттиэре здесь студентка университета. Ее лучшая подруга Наташа, с которой они, как вода и земля (именно так объясняется это возможным зарубежным партнерам), “спит” с ее потенциальным мужем. Короче говоря, такие девушки, как Гуттиэре, предназначены для замужества, а Наташи – для забав. Закончится все нерадужно. Задыхающийся на земле Ихтиандр погрузится в воду, так и не дождавшись своей возлюбленной. Гуттиэре появится слишком поздно и будет звать своего Ихтиандра. Во всяком случае, такой себе может представить данную историю иностранец, ознакомившийся с роскошно изданным буклетом, который представлялся вниманию заинтересованных лиц в Российском павильоне недавнего Каннского кинофестиваля.

На 2011 год намечен выход еще одного радикально осовремененного классического произведения – “Дубровский”. Сочинение Пушкина перенесли в наши дни и изложили, по словам авторов фильма, современным языком. Сюжет таков. Владимир – успешный столичный банкир и завсегдатай модных клубов, повстречает на своем пути прилежную студентку юридического факультета Машу. Она – нежная дочь своего отца. Ничто не предвещает трагического поворота в судьбе благополучных молодых людей. Однако ссора взбалмошных отцов заставит детей в деталях пережить пушкинскую коллизию.

Производитель “Дубровского” – компания “Твинди” и продюсер Евгений Гиндилис. Режиссер – Кирилл Михановский, талантливый человек. Родился он в Москве, но в юношеские годы переехал в США. Снимал короткометражки, а в 2006 году его особенная и весьма тонкая картина “Сны о рыбе” (США – Бразилия – Россия) была представлена в программе “Неделя критики” на Каннском кинофестивале. Рассказывала она о любви 17-летнего рыбака, живущего на бразильском побережье Атлантики. Главные роли в “Дубровском” исполнят Данила Козловский и Клавдия Коршунова, что тоже априори вселяет надежду. Этот проект презентовался в рамках Российского павильона в Канне.

АЛЕКСЕЙ БОРОДИН: Строительство театра – это бег на длинную дистанцию

Известный завет Станиславского “любить искусство в себе, а не себя в искусстве” художественный руководитель Российского Молодежного театра Алексей Владимирович БОРОДИН выполняет на все сто, так что ни громких фраз, ни пафосных заявлений в свой адрес от него не услышишь. Полностью лишен он и таких неотъемлемых для многих людей театра качеств, как обостренное самолюбие и профессиональная зависть. Сохраняя команду преданных единомышленников, Бородин смело приглашает и перспективных молодых режиссеров, и признанных мастеров, от всей души радуясь их победам. На протяжении практически всей своей творческой жизни руководя театрами – сначала Кировским ТЮЗом, затем Российским Молодежным, – он тактично и спокойно, но одновременно твердо и уверенно ведет за собой людей, создавая коллектив ярких индивидуальностей. Словно гостеприимный хозяин, Алексей Владимирович бережно хранит атмосферу “дома”, в котором интересно и уютно всем: актерам и режиссерам, зрителям и критикам. Строя свои отношения с людьми на взаимном уважении и доброжелательности, режиссер Бородин привносит этот неизменный позитив даже в свои самые жесткие и философски проблемные спектакли. Так, замечательная музыка и спасительный юмор противостоят мистической, дьявольской силе гоголевского “Портрета”, а взмывающие над разрушенным остовом корабля гриновские “Алые паруса” накрывают весь зрительный зал, даря романтическую надежду вопреки суровой правде жизни. На одновременном переплетении и противостоянии сказки и реальности строятся многие постановки Алексея Бородина. Среди них увлекающая динамичностью сегодняшних ритмов “Золушка” Е.Шварца или завораживающая экзотической загадочностью и восточной мудростью детективно-философская дилогия Б.Акунина “Инь и Ян”. Неизбежное столкновение иллюзорной мечты и отрезвляющей действительности лежит и в основе грандиозного проекта “Берег утопии” по Т.Стоппарду, поражающего не только масштабностью и смелостью постановки, но и соединением тонкого психологизма с увлекательной зрелищностью. То же сочетание присутствует и в чеховских спектаклях режиссера, который явно любит мечтателей и недотеп, трагически утративших красоту “вишневого сада”, и смеется, скорее, над нашей сегодняшней несуразной суетой, сводя героев одноактных пьес в феерически озорном представлении “Чехов-GALA”, ставшем достойной финальной точкой прошлогоднего рекордного марафона премьер, отмеченного буквально всеми. Отнюдь не обделенный вниманием, званиями и наградами как худрук, режиссер и педагог, Алексей Бородин совершенно не ощущает себя мэтром и никогда не преподносит собственное мнение как истину в последней инстанции, а потому так часто его высказывания сопровождаются поясняющими фразами: “мне кажется” и “это только мое мнение”.

– Алексей Владимирович, уже не раз было отмечено, что вы впустили в свой театральный дом целую компанию совсем молодых режиссеров, которые сразу органично вписались в общий стиль РАМТа. Вы интуитивно определяете людей вашей группы крови, или они уже в процессе работы обращаются в вашу театральную веру?

– Обычно я, конечно, смотрю ранее сделанные ими работы, а в процессе нашего непосредственного общения стараюсь понять не только творческие возможности человека, но и его личностные качества. Если говорить конкретно о тех, кто пришел в прошлом сезоне, то это пять учеников Сергея Женовача и один – Леонида Хейфица, что уже является гарантией их профессиональной оснащенности. К тому же они оказались ребятами очень содержательными, обладающими серьезным взглядом на то, что делают. Я их вообще воспринимаю как поколение явно обнадеживающее, обладающее определенным уровнем культуры и крепкой школой. Появление же их в театре полезно и с эгоистической точки зрения, поскольку вливание новой крови всегда будоражит профессиональную жизнь. А самое опасное и убийственное для творчества – это застой, порождающий вялость. Поэтому вполне имеет смысл провоцировать ситуации подобного оправданного риска.

– Способность к риску вам вообще свойственна. А какие качества, составляющие основу вашей театральной веры, заложены в вас учителями Юрием Завадским и Ириной Анисимовой-Вульф, а какие приобретены в процессе работы?

– Вероятно, я говорю какие-то прописные истины, но мне кажется, что во главе всего должна быть честность как личностная, так и творческая. Знаете, у Войновича есть повесть с замечательным, провокационно-простым названием “Хочу быть честным”, а спектакль, поставленный по ней Марком Захаровым в студенческом театре МГУ, до сих пор остается одним из моих самых сильных театральных впечатлений. Любая маска, любая конъюнктура – неважно, советская или сегодняшняя – для театра очень опасна. А мои учителя были люди иного масштаба. Проживая очень непростую жизнь, они всегда понимали, когда можно идти на компромисс, а когда нет. Немирович-Данченко, говоривший что театр – это цепь компромиссов, был абсолютно прав: без них невозможно так же, как и в жизни. Но если компромиссы становятся нормой – это катастрофа. Очень важно, чтобы в основе всегда были цельность, собственный взгляд и четкое понимание того, что хорошо, а что плохо.

– А чего вы никогда не допустите в стенах вашего театра, и где для вас проходит граница между свободой и вседозволенностью?

– Это вопрос очень серьезный, напрямую зависящий от понимания того, что такое свобода. Распущенность, анархия, освобождение от всего, что делает человека человеком, – это страшные вещи, превращающие людей в толпу. Хотя вообще свобода – для меня главное понятие, дающее возможность оставаться тем, кто ты есть. Одна из моих самых важных тем – свобода в несвободных обстоятельствах. И в этой парадоксальности – смысл и человеческой жизни, и нашей деятельности. Мы понимаем, что никогда не достигнем того берега утопии, к которому стремимся. И только культура поднимает все на такой уровень, который выявляет то, что недопустимо ни при каких обстоятельствах.

– У вас один из уже немногих театров, где категорически не допускаются столь модные сегодня “эффекты”, как ненормативная лексика или демонстрация разнообразных психиатрических и физиологических патологий. И, судя по всему, это обусловлено не столько ограничениями, связанными с возрастом зрителей Молодежного театра, сколько с вашей принципиальной человеческой и творческой позицией?

– Конечно, потому что опять же все зависит от того, как мы относимся к людям и к самим себе. Самое главное в театре – это партнерские отношения между сценой и залом, основанные на взаимном уважении. А потому очень важно, видим ли мы в зрителях тех, кого надо развлекать и шокировать, или относимся к ним так, как к своим детям, друзьям, близким. Есть такие старые понятия, как “кафедра”, “второй университет”, которые сейчас вроде бы звучат наивно, но на самом деле являются основой всего. Конечно, не стоит что-то вещать свысока, но и подлаживаться под публику, заигрывать с ней тоже нельзя. В театр ведь вообще ходит не так много людей, и те, кто его выбрал, мне кажется, достойны того, чтобы с ними говорили на равных. Тогда и возникает настоящий контакт, помогающий людям преодолевать трудности и открывать собственные возможности.

– Вероятно, поэтому даже в самых жестких, трагедийных спектаклях РАМТа всегда есть свет в конце тоннеля. Вы уверены, что позитив воздействует сильнее, чем негатив?

– Это тоже мировоззрение: нельзя без конца человеку говорить, что он ничтожен. Надо понимать, что при всех сложностях и трагических противоречиях он способен создать и нечто гигантское, как это делали Микеланджело или Леонардо да Винчи, Гендель или Чайковский. А это значит, что сила человеческих возможностей заложена и в тех, кто проживает какую-то свою скромную жизнь. Театр не может существовать, замкнувшись в себе, нашему художественному волеизъявлению необходима обратная связь, а для этого оно должно быть содержательным, не унижающим, не опускающим человека. При этом театр может быть и беспощадным, и жестким.

– Жестким, но не жестоким.

– Да, он может быть, скорее, требовательным к людям, но ровно настолько, насколько требователен к себе. Мы же чаще ироничны, саркастичны по отношению к другим, а вот взгляд с юмором на самих себя очень оздоровляет.

– Это качество редкое, как, впрочем, и другое, не перестающее меня удивлять лично в вас: вы даете широкое поле деятельности не только молодым режиссерам, но и опытным мэтрам, абсолютно искренне радуясь их успехам. Такое полное отсутствие профессиональной ревности для активно действующего режиссера – свойство практически небывалое. Оно у вас врожденное или приобретенное в процессе самовоспитания?

– Видимо, ничего подобного просто нет в моей природе и никогда не было – это я могу сказать совершенно точно. В эгоистическом же смысле мне хочется быть в контексте сильных режиссеров, в частности, внутри своего театра. Ведь действительно замечательные работы сделали и Занусси, и Карбаускис, и Еремин, а сейчас репетирует Шапиро. Я знаю, что что-то умею, но у меня все время возникает желание увидеть и понять то, что вызывает мой восторг. К тому же я достаточно рано стал худруком, и в моем представлении театр как творческий организм всегда важнее меня самого. Потому и собственные мои амбиции нулевые в сравнении с амбициями, касающимися театра, где они действительно очень серьезные, хотя юмора я тоже стараюсь не терять. Вы же знаете, на чем строится театр: в нем все время должно быть интересно всем. Это практически невозможно, но мы стараемся, чтобы так было. Ведь когда нам самим интересно, интересно и зрителям. Вначале же, если говорить честно, я видел в руководстве театром исключительно возможность ставить то, что хотел, без необходимости у кого-то что-то просить. Однако одновременно с таким эгоистическим стремлением, вполне естественным для любого творческого человека, надо учитывать, что театр – очень большой и живой организм, в котором, не переставая, должна кипеть энергия.

– Возможно, это вызывает и желание постоянно расширять жанровые и временные границы ваших собственных

постановок? Мне кажется, что вы все время словно стремитесь выйти за рамки некоего “режиссерского амплуа”, хотя такого понятия и не существует. Отсюда и эксперименты с пространством, и парадоксальная контрастность в выборе авторов. Это ваша планомерная политика или интуитивное ощущение жизни?

– Скорее, ощущение жизни. Мне всегда важно, что в данный момент меня трогает, переворачивает, “царапает”. Но я воспринимаю творчество не как отражение реальности, а как несогласие с тем, что происходит. Тогда и возникает конфликт, высекается искра, появляется боевой дух, движение. А театр – это и есть движение, потому он должен улавливать малые, секундные миги жизни и осваивать большие, временные пласты, как в “Береге утопии”.

– В этом спектакле в финале появляется образ корабля, возможно, напомнивший вам о том белом пароходе, на котором в 1949 году уезжали из Шанхая на родину русские люди. Родившись в Китае, вы до тринадцати лет, по сути, не знали той реальной страны. Очевидно, она вызывала у вас, скорее, заочную ностальгию по неведомому и желанному “берегу утопии”, который еще более прекрасен именно потому, что незнаком?

– Да, это была мечта. Никто, конечно, не знал, что происходит, но очень сильное чувство родины осталось у меня навсегда. Потому я так отчетливо помню все миги, связанные с нашим отъездом, слава богу, в 54-м, а не в 49-м, когда сестры еще были очень маленькими. Эмигрантом же я себя совсем не чувствовал, потому что внутри огромного города была большая русская колония, школа и клуб, где показывали советские фильмы.

– А во время работы над японской историей Бориса Акунина “Инь и Ян” помогали ли вам какие-то детские воспоминания о восточной экзотике?

– У нас была коллекция фарфоровых фигурок. Наверное, что-то в меня входило, хотя не могу сказать, что это сильно культивировалось. А в работе над спектаклем был интерес просто к восточной тайне, то оставшееся навсегда стремление к неведомому берегу, о котором вы говорите. Может быть, и мечта о театре – это тоже своеобразный “берег утопии”.

– Мы уже как-то говорили о том, что для вас профессия режиссера гораздо ближе к дирижерской, нежели к композиторской, то есть главное – это умение прочитать партитуру, а не сочинить что-то свое. Две ваши последние по времени премьеры – “Алые паруса” и “Чехов-GALA” – неожиданны и отчасти парадоксальны по форме, которая при этом отнюдь не уничтожает, а, напротив, раскрывает самую суть авторских мыслей и настроений. Как вам удается, не следуя моде на радикальность и экстрим, всегда четко проводить границу между истинной современностью и сиюминутной злободневностью?

– Отношение к автору, как к очень близкому человеку, которого надо понять, с которым надо установить контакт, во многом идет от ГИТИСа, от моих учителей. И “Алые паруса” получились такими жесткими, потому что мне было важно, из какой страшной и трагической жизни выросла утопическая сказка писателя Гриневского. А сейчас мы начали репетировать пьесу, на мой взгляд, грандиозного автора Юджина О‘Нила “Траур Электре к лицу”. И я не только вчитываюсь в текст, но и вглядываюсь в портрет этой мощной личности, полной трагических противоречий и одновременно саркастического ощущения жизни. В этой истории также есть мотив каких-то блаженных островов, к которым все стремятся, даже зная, что они недостижимы. Это и моя тема. Конечно, пьеса должна откликаться на нашу сегодняшнюю жизнь, но я всегда говорю, что автор тоже участвует в процессе – слова-то его, значит, он главный. Хотя Мейерхольд и считал, что режиссер – “автор спектакля”, однако мне кажется, это исключение, подтверждающее правило. У меня опять же нет таких амбиций. Хотя мне даны очень серьезные права – разобраться в пьесе, прочитав ее со своей точки зрения, но это права интерпретатора, дирижера. Ведь когда слушаешь музыкальные записи, сразу отличаешь Мравинского, Караяна или Рождественского с их разным ощущением одной и той же дивной музыки, в которой они себя никак не теряют. И мне кажется, что режиссура – тоже очень трудная работа, которой мне вполне достаточно.

– Ваши ученики явно разделяют это отношение к театру. На “бородинцах”, так же, как на “фоменках” или “кудряшах”, тоже есть особый отпечаток романтичности и какого-то бойцовского азарта. А каковы ваши собственные критерии отбора, какие человеческие качества для вас особенно важны, помимо профессиональной одаренности?

– Для меня очень важно, чтобы молодые люди не боялись оставаться самими собой, не стремились быть как все. Сегодня же многие хотят раствориться в какой-то большой массе, в толпе, потому что это удобно. Мое дело растормошить ребят, убедить их в том, что в этой профессии нельзя пребывать в вялом состоянии. А вообще в отношениях педагогов и студентов очень важен взаимный интерес друг к другу, некий обмен энергией и информацией, дающий движение всему курсу.

– Проработав уже долгие годы с “младым племенем” как педагог и режиссер, вы можете сказать, что оно вам знакомое? Или вы открываете в нем много неожиданного, непредсказуемого, парадоксального?

– Актерская природа, мне кажется, какая была, такая есть и будет. Беда же наша в том, что из профессии уходит содержание, утрачивается ценность мировоззрения отдельной личности, и отсюда возникает стремление к усредненности. Стирание индивидуальности, столь важной в театральном вузе, происходит тогда, когда человек начинает искать какие-то отмычки в профессии, с которыми ему легче будет существовать. Конечно, есть чисто технологические приемы, без которых действительно не обойтись, но важно, чтобы они не становились главными. К сожалению, существует и достаточно катастрофическая ситуация с общей культурой, в чем мы и сами виноваты, поскольку относимся к себе хуже, чем должны относиться. Так, к примеру, в моей любимой Исландии очень опытные, профессиональные актеры считают Москву театральной Меккой, с таким же пиететом относясь и к нашей системе, которую мы тоже должны ценить и беречь. Ведь вне школы вообще мало что можно создать, даже для того, чтобы что-то нарушать, надо это сначала знать.

Дилетантство же – одна из главных проблем сегодняшней жизни, и театральной в том числе. Создание и существование театра невозможно без профессионалов. И очень важно, когда рядом такие люди, как Станислав Бенедиктов, Елена Долгина, Владислав Любый, которые наделены энергией созидания, основанной на знании и умении. Жизнь никогда не бывает легкой, но чем она сложнее, тем азартнее, ведь главное – это преодоление.

– Вы это с лихвой продемонстрировали в прошлом рекордном сезоне. Причем в большинстве спектаклей совершенно разных режиссеров на первый план выходила тема выбора. Как вы считаете, перед каким самым трудным выбором стоят сейчас молодые люди, в частности, люди творческие? Можете ли вы как-то помочь им сделать этот выбор?

– Всегда есть выбор: найти свое место или встать в общий ряд, стать неким винтиком и прекрасно жить, ни за что не отвечая. И творческие люди тоже могут подстроиться, вписаться в контекст, стать модными. Сохраниться же очень трудно, для этого нужны мужество, упорство и даже некоторое упрямство. И таким ребятам старшие должны помогать. Люди ведь делятся на созидателей и разрушителей. Это касается и худруков, и главных режиссеров. А строительство театра – это бег на длинную дистанцию.

– Важно еще и не сойти с дистанции. РАМТ – театр крепкий и молодой не только по названию. В чем, на ваш взгляд, рецепт его молодости?

– Надо просто относиться к молодым с той же любовью, что и к своим детям, внукам, и у нас их встречают именно так. А если моя заслуга в чем-то и есть, то именно в том, что я никогда не считал этот театр своим, а всегда рассчитывал на то, что он наш, и мы все делаем общее дело. Тридцать с лишним лет тому назад мы поверили друг другу. У нас есть свой кодекс – не сформулированный, а просто существующий, основанный на идее художественного общедоступного театра, тоже являющегося нашей утопической мечтой. А рецепт молодости – в движении, в интересе к театру, к жизни и друг к другу.

Беседу вела Марина ГАЕВСКАЯ
kultura-portal.ru

Алексей Бородин

6 июня юбилей отмечает народный артист России, профессор РАТИ (ГИТИСа), художественный руководитель Российского академического Молодёжного театра Алексей Бородин. 3 июня в 22:05 на телеканале «Россия - Культура» программа «Линия жизни».

В программе «Линия жизни» Алексей Бородин рассказывает о детстве, которое прошло в Шанхае, о возвращении его семьи в 1954 году в Россию, о своём пути в режиссуру, вспоминает о педагоге Юрии Завадском, размышляет о секрете успешности спектаклей, о своих актёрах и студентах.

Алексей Бородин родился в 1941 году в Шанхае в семье русских эмигрантов. У его отца был свой лакокрасочный завод, поэтому жили они очень благополучно. Как говорит сам Бородин, детство у него было потрясающее. Но родители мечтали вернуться на родину. В 1949 году была объявлена первая репатриация русских в Советский Союз. К счастью, семье Бородиных не удалось выехать. Позже они узнали, что все репатриированные оказались в лагерях. Они вернулись в 1954 году. Сначала жили в Чемкенте, потом перебрались в город Пушкино Московской области.

В детстве Алексей Бородин участвовал в художественной самодеятельности и всегда знал, что станет артистом. Потом поступил в ГИТИС на режиссёрский факультет к Юрию Завадскому, о котором до сих пор говорит с пиететом: «Он с нами общался как с равными. Внушал нам не только, что есть такое театр, но и что есть жизнь. Он дал нам человеческое и личностное воспитание».

Позже Бородин и сам стал преподавать в ГИТИСе (ныне РАТИ). Он воспитал целую плеяду молодых актёров, многие из которых служат в Российском академическом Молодежном театре. С 1980 года Алексей Владимирович является художественным руководителем этого театра. «Я ценю содержательных и интересных людей, – говорит режиссёр. – Одно из главных качеств актёра – мощная воля и даже некая властность. Воля рождает действие, а действие, как известно, – самое главное на сцене. Для меня самое важное в актёре – способность соединить эмоциональную сторону с интеллектуальной. Каждый мой выпускник – свободный человек, у него должен быть свой выбор. Я радуюсь, когда мои ученики проявляются в других проектах и успешно реализуются в других театрах».

На вопрос о том, каким он видит современного героя, Бородин отвечает: «Сейчас, на мой взгляд, жажда и тоска по рыцарю без страха и упрёка, для которого всё изначально ясно. Чёрное – это чёрное, белое – это белое, ложь – это ложь, преступление – это преступление, торжество справедливости – это торжество справедливости. Мне кажется, в жизни нам катастрофически не хватает этого».

В своих спектаклях Бородин умеет учитывать вкусы и требовательного взрослого, и молодого, но не менее зоркого зрителя. В то же время, он никогда не идёт у зрителя на поводу, а следует своему стилю, хотя основным ориентиром для него всё равно остаётся публика: «На вопрос, кто главный в театре – актёр, режиссёр, драматург – мы всегда отвечаем, что для нас главный – зритель. Если театр начинает ощущать себя умнее зрителя и превращается в учреждение развлекательное и поучающее, это ведёт к неминуемой гибели. Я в этом смысле – романтик-утопист. Как-то Том Стоппард, посмотрев нашу постановку, сказал: "Я ухожу счастливым, потому что не оказался умнее спектакля". Это очень ценно. Для меня театр, как у Гоголя, – "это кафедра, с которой можно много миру сказать добра"».