GQ Посидев рядом с вами пару минут, журналистки влюбляются навсегда – представляю, что творится с теми, кто с вами работает. Группа у вас большая – чуть не тысяча человек. И каждый влюблен?
НМ Делать кино с людьми, которые не влюблены взаимно, невозможно – потому что это сразу видно. Театральный актер подпитывается от зала, а актеры кино – от съемочной группы. Когда не чувствуешь ее энергии, сложно работать в кадре. Поэтому у меня в группе никогда не будет человека, который во время работы посматривает на часы. Новые времена принесли быстрые деньги, лишив великое множество людей стайерских способностей, – снял рекламу за три дня, получил приличные деньги и забыл. Когда свет в конце тоннеля не сразу виден – это не многие выдерживают, большой стиль требует иного распределения сил. Но после «Сибирского цирюльника» я почувствовал, что мне нравится всем этим ворочать и что я хочу еще.
По масштабной площадке новых «Утомленных солнцем» вы передвигались на квадроцикле.
На «Цирюльнике» мы ездили на лошади: нельзя было оставлять на траве следы от транспорта – не губить же выставленный общий план колеей. Здесь было наоборот – чем больше месиво, тем лучше. Поэтому я ездил на крайне удобном «ваньке-встаньке», где при необходимости могли разместиться также гримеры или, при выборе натуры, оператор Опельянц. У нас было штук двадцать таких машин, они экономили время.
Подаренный Николсоном раскладной стул с надписью N. Mikhalkov на спинке снова был с вами?
Он всегда со мной! Там уж три сиденья порвалось, но я его неустанно чиню. В те времена, когда мне его подарили, это был символ Голливуда – я на нем себя чувствовал Копполой. Но помимо роскошного внешнего вида он еще обустроен удобно – там карманы есть для всего: рации, сценария, термоса с чаем. Квартира, а не стул.
Вы, говорят, особо непонятливых членов съемочной группы на него сажаете, чтоб они через сиденье вашей мудростью напитались.
И еще при этом приговариваю: «Набирайся через задницу таланта». Это, конечно, шутейно все; но вообще, должен сказать, в группе стул уважают. Он со мной все фильмы, начиная с «Рабы любви», прошел – и на «Механическом пианино», и на «Обломове», и на «Пяти вечерах» жил в съемочной группе. Это седой стул, на него просто так не садятся. Сидят, скажем, люди, отсматривают материал – а он рядом неприкосновенный, пустой.
Вы обладаете способностью сообщать вещи особый статус. Взять знаменитый белый шарфик поверх смокинга. Я прекрасно помню открытие Московского кинофестиваля, где вы сменили его на черный трикотажный свитерок. Все друг у друга спрашивали: «Гляньте, наш‑то в свитере! Где шарфик? Что, не будет больше шарфиков?»
Серьезно? Потрясающе, с ума сойти! Верите – никогда не придавал вещам значения. Единственное – одежду выбираю дорогую: только такая становится любимой, потому что ее можно долго носить. Вещи должны тебе служить, а не ты им – с утюгом и щеткой. Я помню момент, о котором вы говорите, – просто холодно было стоять, боялся простыть, вот и накинул на плечи свитер. Ценю в мужчинах такое качество – когда то, в чем они одеты, может стать предметом разговора, но одеваются они не для этого. Скажем, бандана Nike, о которой нынче меня все спрашивают, появилась на съемках дилогии «Утомленные солнцем», потому что пыль, ты на квадроцикле, и любая бейсболка слетает во время быстрой езды. Я ее повязал, а все вокруг говорят: «О-па!»
Все для удобства должно быть – и дом, и машина. Вот мой автомобиль – мой штаб, там есть все для того, чтобы куда-то долго ехать: холодильник, спутниковая связь, видео, CD, все основные программы ТВ плюс всякое РБК... Я сменил уже пять «ренджроверов», и в каждом новом все больше необходимых мне вещей. Тюнингую его, исходя из банальной практики: лампочка здесь светила в глаз – переставим ее сюда, так лучше будет; столик был полированным, с него все съезжало – в следующий раз обтянем кожей; стакан для зарядки телефона стоял с левой стороны, неудобно было брать – теперь будет с правой. Машина – не роскошь, а дом на колесах. А то девушки нынче любят жаловаться на то, что ей голубой «бентли» вместо розового подарили. Рыдают, плачут, оскорбляются.
Еще переживают, что каратов на колечке маловато.
Народ потерял иммунитет к неприятностям. Хотелось бы, чтобы после просмотра «Утомленных солнцем» люди перестали жалеть о том, как плохо живут. Я не призываю сесть в окоп под прицел вражеского автомата, есть кашу – но мы перестали ценить, как говорил Толстой, «счастие жизни в самой жизни». В последнем эпизоде первой части моей новой картины 19-летний танкист, который сиськи никогда не видел и не целовался ни разу, просит показать ему грудь – но помирает раньше, чем героиня сняла с себя гимнастерку. За дело ли он погиб? Хочу, чтоб публика ответила себе на этот вопрос. Зритель – он обычно как? Посидел в зале два часа, вышел, сказал: «О, круто!» или, там: «Говно!» – и все, забыл. А вот хотелось бы, чтобы он подольше подумал.
Позвольте вопрос не по теме: давно хочу проверить правдивость одной ВГИКовской легенды. О том, как вы легендарному Бахмутскому сдавали экзамен по зарубежной литературе. Знаете ее? Я вам расскажу. Приходите вы на экзамен, вытягиваете билет по Гюго – и ну давай отвечать по-французски. Профессор предлагает вам рассказать о Диккенсе – вы шпарите по-английски. Но вот когда он вам Гете дал – тут вы и споткнулись. Вы вообще сколько языков знаете?
Очень красивая легенда – но неправда, к сожалению. Я знал испанский, потому что имел испанку-воспитательницу. Сейчас его почти не помню, но когда приезжаю в Испанию, дней через пять начинаю болтать – причем, странное дело, говорят, с латиноамериканским акцентом. По-итальянски заговорил, работая с Мастроянни на картине «Очи черные». Помнится, первое время на тех съемках ни на одном языке говорить не мог – начав учить итальянский, сильно слова с испанскими путал. Что касается английского – он у меня утилитарный: не заблудиться в незнакомом городе. Понимаете, я слишком хорошо говорю по-русски...
Не поспоришь.
Да нет, я сейчас серьезно, не отшучиваюсь! Когда артисту надо сообщить какие-то тонкости, любого иностранного языка мало: не хватает этого богатства, этого перламутра... Поэтому, когда работаю с зарубежными актерами, приглашаю переводчика, для которого их язык – родной. Я перфекционист – не люблю делать того, что недостаточно хорошо. Не только в работе – на охоте, в футболе, теннисе.
Но с друзьями вы вряд ли говорите через переводчика?
С близкими людьми любого языка хватает, если это близкие люди – Николсон, Шон Пенн, Де Ниро.
Все мы с волнением следили также за тем, как росла и крепла ваша дружба с Эмиром Кустурицей. Появились с тех пор новые друзья?
Пауло Коэльо – трогательнейший человек. Мы познакомились на ужине, он был с приятельницей, которая, как оказалось, хорошо знает мое кино – вроде как даже ее мама чуть не в последний день своей жизни смотрела «Очи черные». Мы с Коэльо заговорили – и буквально поднялись над застольем. Такое дивное энергетическое поле возникло, какое у меня бывало редко с кем – с композитором Артемьевым, с Юрой Богатыревым. Пауло аж плакал. Написал мне на книжке: «Дарю права на экранизацию!» Он, конечно, выпил тогда здорово. Но я действительно думаю сделать «Алхимика» – перенеся его действие в Чечню.
No comments:
Post a Comment