Есть фотографии, которые изменили наши представления о жизни или об истории: наберите в любом поисковике слова «фотографии, которые изменили мир» – и вы получите набор работ фотографов-репортажников, чьи имена зачастую помнят только любители малоизвестных фактов.
Есть фотографии, которые изменили фотографию: наберите «великие фотографы» – и получите список имен крупных художников, которые показали, что именно можно сделать при помощи камеры, света, бумаги, хотя показывали они это в основном друг другу.
И есть Энни Лейбовиц.
Всегда интересно читать о талантливых профессионалах своего дела, а тем более -
как они мыслят...
Вот выдержки из замечательной статьи Маши Гессен в журнале "Cноб" об Энни Лейбовиц:
"МГ: Насколько подробно вы изучаете героя, прежде чем фотографировать?
ЭЛ: Как могу. Теперь это стало проще, конечно, с интернетом – можно просто погуглить человека. Я люблю смотреть на уже существующие фотографии, потому что
о человеке много можно понять по фотографиям. Если есть время, посмотрю фильм, если речь об актере, представление или концерт, если речь о танцоре или музыканте. С тех пор как появились дети, у меня, конечно, меньше времени на все это, так что приходится экономить. В любом случае я стараюсь собирать материал, пока не почувствую, что у меня есть представление о человеке. И я всегда иду с какой-то готовой идеей, иначе страшно. Потому что может не хватить времени. Кроме того, в процессе съемки мозг работает иначе, ты его используешь иначе. Съемки – это физический процесс, хоть ты и должен добиться эффекта отсутствия камеры. На самом-то деле камера всегда есть, ты всегда привязан к своему оборудованию. Так что думать лучше заранее. В смысле накапливать информацию, всю, которую только можешь. А лучшие идеи приходят уже после съемки. Мало кто позволяет вернуться и доснять. В молодости я вообще приходила и не знала, когда пора уходить. Пока работала в Rolling Stone, просто жила с фотоаппаратом, приходила с ним и оставалась – надолго, на несколько дней. Теперь так уже нельзя. Но, когда есть возможность, я предпочитаю делать портрет в течение пары дней. И вообще я не боюсь попросить разрешения вернуться. Не все соглашаются, но иногда мне везет.
МГ: Когда вы смотрите на уже существующие фотографии человека, не бывает так, что кажется: мне тут делать нечего, все уже снято?
ЭЛ: Ну, бывает, что я побаиваюсь. Леди Гага, например, – ее уже много снимали. Но всегда есть что снять. Фотография – это все равно такая плоская штука, всегда что-то остается несделанным. Не всегда можешь снять то, что хочешь, но всегда можешь снять что-то. И потом, как бы это сказать, вся эта ерунда о том, что надо поймать душу героя. «Вы ее поймали», – мне все время такое говорят. А я думаю: что за чушь? Да, что-то, какую-то частичку человека удается поймать. А душу – не сомневаюсь, что ее можно поймать, если провести с человеком год. А так – ты приходишь и уходишь, такова природа этой работы. И многое зависит от героя. У него вообще может быть плохое настроение. Ну да, я иногда думаю, что тут еще осталось делать? – потому что хороших фотографов много, мне кажется. Но это приходится пересиливать. И главное – мне кажется, в жизни известного человека бывают разные периоды. Я вот думаю про Элизабет Тейлор – к тому времени, как я ее фотографировала, она уже, в общем, прожила свою жизнь. И я явилась, чтобы сфотографировать ее старость. Такая фотография и получилась. Существует много хороших фотографий Элизабет Тейлор, но делаешь, что можешь. Если тебя пускают, ты делаешь портрет. Если еще повезет с обстоятельствами. Если место попадется интересное. Студий я боюсь, студия – слишком голое место. Я люблю быть где-то, чтобы была природа, солнце, дождь. Все эти лишние вещи идут в работу. Студия меня ограничивает, хотя она ограничивает не всех – есть гениальные студийные фотографы. Ричард Аведон таким был. Он умел разговаривать. А я люблю наблюдать. Бла-бла-бла, простите, что-то я заболталась.
МГ: Многие ваши фотографии – это кадры из некоего фильма, с сюжетом, декорациями. Когда вы начали рассказывать такие подробные истории в фотографиях?
ЭЛ:
Фотография всегда рассказывает историю. А я люблю, когда есть несколько уровней, когда фотография означает одну вещь для одного человека, другую – для другого. Фотография всегда должна рассказывать историю, а если рассказать нечего, то это само по себе интересно.МГ: Это как?
ЭЛ: Это я зря сказала, наверное. Что я на самом деле имею в виду? Я не имела в виду, что нечего рассказать, я имею в виду, можно просто дать событиям развиваться. Вот, например, фотографии моей дочери, бегающей по саду, – я пыталась ее снять, а она убегала. А я все снимала, как она убегает, и я думала, что я ничего не сняла, потому что она так и не остановилась. А потом я посмотрела контакты, и мне так понравилось – на этих фотографиях она занималась своим делом, просто бегала по саду. В общем, я иногда режиссирую, а иногда можно просто снимать то, что происходит. Опять я бла-бла-бла.
МГ: Совсем не бла-бла-бла. Очень интересно.
ЭЛ: Ну просто я иногда говорю, говорю, забредаю куда-то и забываю, о чем вы вообще спрашивали.
МГ: Вы как-то сказали, что ваша работа – не искусство и что вы переживаете по этому поводу. И вот мы в Эрмитаже...
ЭЛ: Не искусство? Искусство, конечно. Что такое искусство? Вот это я до сих пор пытаюсь понять.
Искусство – это про самовыражение, и мне повезло, я умею фотографировать. Я пытаюсь сказать, что я чувствую себя творческим человеком, который использует фотографию. Я не техничный фотограф. Вот Ансел Адамс, например, был техничный, его интересовало оборудование, выдержка, глубина резкости. А мне интереснее содержание и то, как это содержание преподносится. Существует множество способов, множество стилей для презентации содержания – и я использую их все.
МГ: Но все ваши самые известные фотографии – журнальные, выполненные в рамках строго определенного стиля.
ЭЛ: Это нормально, работы, сделанные для журналов, – это самые коммерчески ориентированные. А я что, я училась в Институте искусств, вообще на факультете живописи. Я изучала работы Роберта Франка, Картье-Брессона, я много рассматривала работы фотографов, которые жили в коммерческом мире и при этом пытались создать что-то более долговечное, – Аведон, Ирвинг Пенн, Хельмут Ньютон. Мне повезло, что у меня хватило образования, чтобы у них поучиться, как усидеть между двух стульев. А последние пару лет, поскольку мне пришлось учиться больше зарабатывать, я вплотную занимаюсь тем, как мои работы воспринимаются".
Последние годы, иными словами, самый успешный фотограф всех времен и народов пробивается в закрытый мир изящных искусств. Не то чтобы она совсем не была вхожа в этот мир раньше, но нынешняя кампания, частью которой являются выставки в Эрмитаже и Пушкинском (а до этого выставка побывала в Бруклинском музее, затем перебралась в Галерею Коркоран в Вашингтоне, оттуда в Сан-Франциско, а оттуда уже поехала по миру), – это первая целенаправленная попытка создать Лейбовиц репутацию художника. Поэтому в безразмерной команде Лейбовиц появились, среди прочих, консультанты по отношениям с миром изящных искусств.Полноценно статью можно прочесть
ЗДЕСЬ.
